Попрошу не хаять мой царственный насест.
Привык срываться по утрам
И улыбаться городам.
И наплевать, что могут вдруг назвать послушным.
Но лишь взглянув в его глаза,/
Что так чисты — как бирюза! -
Я разучился оставаться равнодушным.
Руками, нежными, как шелк,
Все мои слабости нашел,
Разубедив меня, что я рожден для мести.
Я так привык, что я один,
Но бессердечный "паладин"
Меня заставил посмотреть на небо вместе...
И если небесам влевать,
Ему всегда есть что сказать,
Но он молчит и нервы чаем заливает.
И только Шляпа скажет мне:
Что сердце где — то там, на дне,
Что от безумства и любви оно сгорает.
Так больно слышать смех его,
Как-будто, нету ничего!
И в этом мире словно он ни разу не был.
А после... Без слащавой краски,
Сорвав с лица чужие маски,
Мы будем вместе, навсегда, в далеком небе...
И улыбаться городам.
И наплевать, что могут вдруг назвать послушным.
Но лишь взглянув в его глаза,/
Что так чисты — как бирюза! -
Я разучился оставаться равнодушным.
Руками, нежными, как шелк,
Все мои слабости нашел,
Разубедив меня, что я рожден для мести.
Я так привык, что я один,
Но бессердечный "паладин"
Меня заставил посмотреть на небо вместе...
И если небесам влевать,
Ему всегда есть что сказать,
Но он молчит и нервы чаем заливает.
И только Шляпа скажет мне:
Что сердце где — то там, на дне,
Что от безумства и любви оно сгорает.
Так больно слышать смех его,
Как-будто, нету ничего!
И в этом мире словно он ни разу не был.
А после... Без слащавой краски,
Сорвав с лица чужие маски,
Мы будем вместе, навсегда, в далеком небе...